История трагическая.
Плаха.
Сыны отечества! в слезах!
Ко храму древнему Самсона!
Там за оградой, при вратах
Почиет прах врага Бирона.
Отец семейства! приведи
К могиле мученика сына:
Да закипит в его груди
Святая ревность гражданина!
К.Ф. Рылеев
Еще в 1731 году во время пребывания в Москве вокруг Артемия Петровича сложился круг близких ему по духу людей, на которых он опирался в своей повседневной деятельности. Средин них можно выделить безусловно выдающихся людей своего времени, оставивших след в истории России, например, П. М. Еропкина (архитектор, автор генерального плана строительства Петербурга, предопределившего нынешнюю планировку города), Ф. И. Соймонова (гидрограф, составитель первой карты побережья Каспийского моря), А. Т. Хрущова (инженер и изобретатель), А. Д. Кантемира (сенатор, писатель). В этот же кружок входили и важные должностные лица государственной администрации, например, секретарь Иностранной коллегии де ля Судэ, секретарь Кабинета Эйхлер, личный врач Императрицы Лесток и пр. Всего вокруг Волынского группировались до 30 человек.
Группа эта, подбиравшаяся по признаку личной преданности Волынскому, получила название «русской партии». Иногда её называли «новой русской партией», дабы отличать от клана князей Долгоруких. Следует заметить, что в настоящем случае указание на национальную принадлежность членов группировки весьма условно; как легко заметить, в «русской партии» Волынского состояли отнюдь не только этнические русские (точно также, как к немецкой партии Остермана принадлежали, например, Куракин и Тредиаковский).
В Санкт-Петербурге друзья Волынского собирались у него в доме на Мойке. В дружеских беседах высказывались мечты о будущем, высказывались разные соображения и планы об улучшении государственных порядков, обсуждались (а частенько и осуждались) разные государственные мероприятия - действия правительственных лиц и самой императрицы. В этих разговорах давалась резкая характеристика правителей-немцев, в особенности Бирона и Остермана, изливалась желчь на родовитых русских людей, исполнявших роли шутов при дворе Анны Иоанновны.
Много рассуждал Волынский о браке Анны Леопольдовны и о наследии престола после Анны Иоанновны. Брак Анны Леопольдовны с герцогом Брауншвейгским Антоном Ульрихом имел громадное политическое значение. Анна Иоанновна, вскоре по воцарении, назначила своим преемником несуществующее лицо — того ребенка, который должен был родиться от будущего брака её племянницы. Бирон хотел обвенчать с Анной Леопольдовной своего сына Петра, но это ему не удалось. В числе лиц тайно, но деятельно работавших против этого замысла Бирона был Волынский.
К 1739 г. князь А. П. Волынский все более начинал противопоставлять себя Бирону. Стремясь вызвать неудовольствие Императрицы придворными немцами, Волынский преподнес Анне Иоанновне «Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел», в котором издевательски описал нравы голштинских конюхов и нянек, сделавших в России головокружительную карьеру. В этом весьма полемичном трактате Волынский много цитировал Макиавелли, Липсия, Басселя и иных политиков и юристов позднего Средневековья. Любопытно, что сам князь никогда упомянутых писателей не читал, как стало известно позже, все цитаты для него подбирал Петр Еропкин, подлинный ученый — энциклопедист того времени.
В декабре 1739 г. Артемий Петрович написал новое сочинение — «Примечание, какие притворства и вымыслы употребляемы бывают и в чем такая бессовестная политика состоит» — в котором иронично отозвался о министре Остермане, адмирале Головине, князе Куракине и иных государственных деятелях. По одному экземпляру «Примечаний…». Волынский преподнес Императрице и Бирону.
Сборища Волынского не могли укрыться от зоркого глаза Остермана, не терпевшего Волынского. Остерман напустил на Волынского его недруга, князя А. Б. Куракина, который стал всюду преследовать Волынского, распускать про него пошлые сплетни, а своему конфиденту, В. К. Тредиаковскому, поручил сочинить на Волынского пасквильные «песенки» и «басенки». Императрица и Бирон предупредили Волынского, что А. Б. Куракин «врал» на него при дворе, советуя ему быть поосторожнее. Кроме князя Куракина, «вредил» Волынскому другой русский — адмирал граф Головин, сердитый на него за открытые им беспорядки по адмиралтейству. Волынский подал императрице свое «доношение», в котором оправдывается от возводимых на него обвинений и едко указывает на лицемерие при дворе, вытекающее из всей политики Российского государства.
Императрица заметила ему с неудовольствием, что он в своем «доношении» делает ей наставление, как управлять государством, считая ее как бы малолетней.
По Петербургу стала распространяться молва о каких-то ночных сборищах у Волынского начались толки о каких-то проектах возмутительного содержания, пошли слухи о том, что Артемий Петрович недолго останется кабинет-министром. Волынский не знал, что и делать, но счастье выпало ему с неожиданной стороны.
Идея строительства Ледового дома и организация «потешной свадьбы» пришлась как нельзя к стати и пришлась по душе императрице. Грубость и запальчивость Волынского проявились и во время его занятий по «машкерадной комиссии». Он жестоко избил во дворце Бирона В. К. Тредиаковского, которому было поручено написать «вирши» на шутовскую свадьбу и который хотел жаловаться на Волынского Бирону. Жестокими побоями Волынский мстил Тредиаковскому за сочинение на него «смехотворных песенок».
Вскоре после Ледяного дома последовали в Петербурге торжества по случаю заключения Белградского мира, прекращавшего Турецкую войну. Волынский был награжден щедрее многих других царедворцев: он получил 20000 рублей.
И снова зависть, интриги. Князь Куракин стал действовать самостоятельно — избиение Тредиаковского в «палатах его светлости владеющего герцога Курляндского» выставлялось им как оскорбление, нанесенное лично Бирону. Бирона восстановили против Волынского. Участь кабинет-министра была решена.
До поры Бирон мирился с изменением взглядов своего недавнего выдвиженца, но нараставшее скрытое напряжение неизбежно должно было привести к открытому столкновению противников.
Непосредственным поводом для такого столкновения послужил спор между Волынским и Бироном о необходимости выплаты Россией денежной компенсации Польше за пребывание на территории последней русских войск. Волынский протестовал против подобной выплаты, Бирон же — настаивал. Артемий Петрович прилюдно бросил временщику обвинение в том, что тот служит интересам чужой страны. Бирон в долгу не остался и в журнале Кабинета, куда вносились протоколы заседаний правительства, осталась запись об ответе временщика: «забрал ума паче меры!». Сама эта фраза не могла принадлежать Бирону, поскольку тот не говорил по-русски, но общий смысл сказанного им, видимо, выражался именно этой сентенцией.
Немедленно после этого инцидента по явно надуманному обвинению в краже был арестован один из домашних слуг Волынского — его дворецкий Василий Кубанец. Самого кабинет-министра Государыня Императрица обязала находиться под домашним арестом.
Оперативность ареста Василия Кубанца указывает на несомненную продуманность и подготовленность действий Бирона, который загодя спланировал удар по противнику. Волынский был вполне опытным человеком и моментально понял, что может означать нелепый на первый взгляд арест слуги. В тот же вечер он уничтожил большую часть своего архива и все свои рукописи; именно поэтому до нас дошли лишь те их фрагменты, что копировались без его ведома, либо хранились вне его библиотеки.
На страстной неделе, в первых числах апреля, Волынскому было запрещено являться ко двору. Волынский недоумевал, в чем причина нечаянной опалы, поспешил к Бирону, но не был принят.
12 апреля 1740 г. Волынский подвергнут домашнему аресту, и началось известное «дело Волынского». «Дело Волынского» было передано в тайную канцелярию. Для разбора обвинений, выдвинутых в адрес Волынского (всего слуга сообщил о 14 фактах, которые были сочтены достаточно серьезными для формального обвинения князя), была учреждена специальная комиссия из 7 членов. Дабы избежать обвинения в преследовании по национальному признаку в ее состав вошли только русские, в том числе зятья князя — Алексей Черкасский и Александр Нарышкин.
Волынский прибыл на допрос в комиссию 16 апреля 1740 г. Он предполагал без особых хлопот отвести все возведенные на него обвинения и поначалу держался очень уверенно, на вопросы членов комиссии отвечал лаконично и надменно, даже назвал их «негодяями». Но после того, как речь зашла о ночных сборищах «русской партии» в доме князя и его сторонников назвали «заговорщиками» и «конфидентами», допрос резко обострился. Член комиссии А. И. Ушаков, генерал-майор, возглавлявший при Анне Иоанновне Канцелярию тайных розыскных дел, распорядился вызвать палачей.
Волынского вздернули на дыбе и сбросили с нее; у него оказались выбиты из плечевых суставов руки. После их вправления доктором князя подвергли порке кнутом. После
16 апреля были арестованы А. Ф. Хрущев и П. М. Еропкин. Затем аресты пошли один за другим, простираясь на всех многих других «конфидентов» (это слово в те времена было аналогом современного «подпольщик»), родственников, знакомых и прислугу подозреваемых. Любопытно, что двое из членов «новой русской партии», близкие друзья Волынского — Новосильцев и Черкасский — после первого же допроса (без применения пытки) были отпущены и в дальнейшем вошли в состав следственной комиссии. Их присутствие на её заседаниях должно было продемонстрировать абсолютную объективность разбирательства дела.
Особенно важным оказался допрос архитектора Петра Еропкина. Сначала тот отпирался, но по приказу Ушакова полковника подняли и сбросили с дыбы, с первого же раза выбив из суставов руки. После их вправления, Еропкина подвесили на «виске» (это щадящий вариант дыбы, при котором пытаемый подвешивался за руки к потолку, а к ногам привязывался массивный груз, скажем, бревно или скамья; человека не сбрасывали с высоты и не подтягивали назад, он просто вытягивался под действием силы тяжести). На «виске» Еропкин получил 15 ударов кнутом, после чего попросил пытку прекратить и согласился дать показания на князя Волынского.
Еропкин заявил, что по заданию своего патрона (т.е. Волынского) составлял генеалогическое древо последнего, выводя его родство с Рюриковичами; занимался переводами Макиавелли и Юста Липсия, преимущественно тех фрагментов, в которых эти писатели обличали недостатки абсолютизма и фаворитизма. Рассказ Еропкина о генеалогических изысканиях был расценен как очень важный, поскольку позволял обвинить опального князя в притязаниях на Императорскую корону.
«Компромат» на князя стал расти как снежный ком, придавая расследованию все более выраженный характер преследования по политическим мотивам. Камердинер Волынского показал на допросе, как однажды услышал от хозяина такую фразу: «Польские шляхтичи вольны, им сам король ничего не смеет сделать, а у нас всего бойся!». Сын Артемия Петровича рассказал о любопытном эпизоде, свидетелем которому он стал: Хрущов однажды похвалил «Генеральное рассуждение…», назвав это сочинение более мудрым, чем книги Телемаха, и Волынский, чрезвычайно довольный лестью, сказал ему (т.е. сыну): «Счастлив ты, что у тебя такой отец!».
Когда на следующем допросе Волынскому зачитали упомянутые выше выдержки из протоколов, он, очевидно, пережил потрясение: обвинения в политических преступлениях грозили отнюдь не ссылкой — теперь речь шла о самой жизни. Князь начал каяться, принимая на себя многочисленные грехи, но особо при этом подчеркивая, что грехи эти сугубо уголовного и административного характера, но никак не политического. Так, Волынский сознался в приписках по конюшенному ведомству (завышение смет и счетов), в убийстве по неосторожности (стрелял во время праздника из пушки, установленной на носу своей яхты, по людям, находившимся на берегу), жестокости к своим крепостным (засекал до смерти без особой к тому причине).
Несмотря на яростное сопротивление обвиняемого попыткам придать его делу политический характер, таковой сфабриковать удалось без особого труда. Слишком уж много князь Волынской оставил на самого себя «компромата»! В частности, члены комиссии приняли к рассмотрению жалобу В. Тредиаковского, в которой известный филолог, создатель русского литературного языка, описал преследования, которым подвергся со стороны князя.
Тредиаковский до такой степени боялся гнева Волынского, что долгое время отказывался писать на последнего жалобу. И подал он её, наконец, лишь после того, как в поддержку ему выступил Бирон. Фаворит Императрицы заявил формальную жалобу в Комиссию на том основании, что князь Волынский похитил Тредиаковского в его — Бирона — приемной, после чего избил поэта повторно; своим самоуправством Волынский помешал визитеру сделать доклад и проявил неуважение к Бирону.
Вот это самое «неуважение» к Бирону, проявившееся в том, что князь вытащил из приемной временщика поэта, и придало «делу Волынского» нужный политический подтекст. Когда сам князь услышал о том, что Бирон подал в комиссию на него жалобу, то он сразу согласился принести любые извинения. Волынский даже согласился просить прощения у Тредиаковского.
Весь май и первую половину июня 1740 г. энергично велось следствие. Пыткам подверглись все заметные «конфиденты»: де ля Судэ, Хрущов, Соймонов… Велась активная проверка делопроизводства по местам работы этих лиц. Были доказаны факты получения взяток или побуждения к этому.
Некоторые из вскрытых следствием фактов нельзя не признать вопиющими: так, Волынский велел травить собаками строптивого купца, который отказался дать взятку. После того, как купец пригрозил рассказать об этом самоуправстве Императрице, разъяренный князь приказал привязать несчастного к столбу, прикрепить к его телу куски сырого мяса и пустить на него свору гончих псов. В результате этого купец погиб.
Ревизия егермейстерской части вскрыла колоссальную недостачу казенных средств. За два года князь Волынский украл у казны более ... 700 (семисот!) тыс. рублей. Это были огромные деньги.
Отдельным пунктом в обвинительное заключение попало упоминание о том, что князь Волынский двух своих сыновей, рожденных крепостными женщинами, записал в крепостные и держал в своем петербургском доме как обычную дворню. Даже для того, весьма немилосердного, времени такое жестокосердие по отношению к своим ближайшим родственникам казалось чудовищным; каков бы ни был тиран и самодур барин — крепостник той эпохи, он, обыкновенно, собственным детям от крепостных женщин давал «вольную».
Никто из «конфидентов» не подтвердил существования планов свержения Императрицы Анны Иоанновны. Таковых планов и в самом деле не существовало; по большому счету, все «конфиденты» были обласканы властью и не имели серьезных мотивов для борьбы с самодержавием. Попытки приписать заговорщикам планы отравления Императрицы так попытками и остались: хотя в этом направлении Ушаков очень активно вел допросы, ничего существенного добиться ему не удалось. Поэтому, обвинения в «маккиавелизме» в конечном итоге отпали, хоть это и не сделало участь «конфидентов» легче.
Указом Императрицы от 19 июня 1740 г. была учреждено Генеральное собрание, которое было призвано разобрать накопленные «комиссией по делу новой русской партии» материалы и вынести на их основании приговор подследственным. В состав собрания вошли члены Сената, а также фельдмаршал Трубецкой; председателем был назначен канцлер А. М. Черкасский. Члены Генерального собрания хорошо знали обвиняемых лично; например, канцлер Трубецкой приходился родственником Еропкину; сенатор Нарышкин был близким другом Волынского и его соседом (их дома располагались рядом на Английской набережной)
Генеральное собрание заседало неделю. Вынесенные приговоры были исключительно суровы: Волынский приговаривался к посажению на кол живьем; дети его подлежали ссылке в Сибирь навечно; Хрущов, Соймонов, Еропкин, Мусин-Пушкин приговаривались к четвертованию; Эйхлера надлежало колесовать; после исполнения означенных приговоров всем поименованным лицам надлежало отсечь голову; кроме того, к отсечению головы приговаривался и де ля Судэ.
Сенатор Александр Нарышкин после вынесения приговора расплакался и сказал: «Я — чудовище! Я осудил не виновного!».
26 июня Андрей Иванович Ушаков послал к Бирону в Петергоф с нарочным следующее письмо: «Светлейший Герцог, Премилостивейший Государь! Вашей высококняжеской светлости, премилостивейшему государю, приемлю смелость всепокорно донесть, что известная экзекуция имеет быть учинена сего июня 27 дня пополуночи в 8 часу. Того и вашу высококняжескую светлость, премилостивейшего государя, всепокорнейше прошу, не соизволите ли об оном донесть ее императорскому величеству всемилостивейшей государыне. Вашей великокняжеской светлости, премилостейшего государя, всепокорный слуга генерал Ушаков».
Донес ли Бирон Анне Иоанновне о предстоявшей экзекуции, неизвестно. Из архивных документов видно, что императрица в день казни Волынского «стреляла зайцев и русаков».
Манифестом Императрицы Анны Иоанновны от 26 июня 1740 г. объявлялось о том, что «на следующий день состоится казнь некоторых известных злодеев».
В этот же день состоялись последние пытки приговоренных к смерти. Трудно найти рациональное объяснение тому, для чего генерал А. И. Ушаков мучил смертников; вряд ли они могли теперь сказать ему что — то такое, что не сказали, борясь за свою жизнь ранее. Известно, что эта последняя пытка членов «новой русской партии» была очень жестока. 27 июня 1740 г., в день Полтавской победы русских над шведами, в которой храбро сражался и А. П. Волынский, ему в тюрьме Петропавловской крепости вырезали язык и, «закрыв рот перевязкою от подбородка к голове, чтобы помешать кровотечению».
Процессия с приговоренными к смерти, покинула Петропавловскую крепость через Петровские ворота в 8 часов утра 27 июня 1740 г. и направилась на Сытный рынок, расположенный неподалеку от крепости. Уже на эшафоте «в присутствии генерал-майора А. И. Ушакова и тайного советника И. И. Неплюева, при обыкновенной публике», был зачитан Указ Императрицы, даровавший Монаршую милость преступникам: Волынский освобождался от посажения на кол и приговаривался к отрубанию руки и головы; четвертование Хрущова и Еропкина заменялось обезглавливанием; Соймонову, Мусину — Пушкину, Эйхлеру и де ля Судэ даровалась жизнь (первые двое должны были быть выпороты кнутом, последние — плетьми; все четверо отправлялись в ссылку в Сибирь).
Тела казненных были оставлены на час лежащими на эшафоте. В тот же день они были доставлены на кладбище храма Сампсония Странноприимца, на Выборгской стороне Петербурга, что было далекой городской окраиной. Казненные были похоронены без православного обряда, но (что любопытно!) в ограде церкви. Дети Волынского — две дочери и сын — были сосланы на вечное поселение в Сибирь.
Через год — в 1741 г. — новая Императрица (дочь Петра Первого — Елизавета) вернула их в столицу и разрешила поставить на могиле Артемия Петровича Волынского памятник. В 1765 г. другая Императрица — Екатерина Вторая — затребовала «дело князя Волынского и новой русской партии» из сенатского архива и причитала его. На конверте, в котором хранились три тома этого дела, Екатерина собственноручно сделала надпись. Эта надпись гласила: «Сыну моему и всем моим потомкам советую и постановляю читать сие „Волынскаго дело“ от начала и до конца, дабы они видели и себя остерегали от такого беззаконного примера в производстве дел».
Имущество казненных было конфисковано, а библиотеку Еропкина передали в Академию Наук, и она еще ждет своих исследователей.
Что-то глубоко символичное видится нам в этой казни. Красноречивый оратор, он был лишен языка, воин и писатель, он был лишен руки, а самая лучшая голова в России — была отсечена и водружена на палаческий шест к изумлению и ужасу «обыкновенной публики».
Анна Иоанновна не надолго пережила своих жертв. Она умерла от мочекаменной болезни в том же 1740 году.
- История о первом главном архитекторе Петербурга. «П.М. Еропкин (1689-1740)».
- История об истории. «Мир с Турцией, день рождения Императрицы, Ледовый дом и «забавная свадьба».
- История-сказка. «Строительство Ледяного дома».
- История трагикомическая. «Забавная свадьба».
- История трагическая. «Плаха».
- История в лицах. «Императрица, Бирон, кабинет-министр, князь М. А. Голицын, А. И. Буженинова».
- История об историках. «Роман «Ледяной дом», его автор, А. С. Пушкин и другие».
- История современная. «Япония, Китай, США, Финляндия, Б. Н. Ельцин и «Вьюговей» в России».